Интервью взято 16 мая 2017 года.

— Почему ты решила уехать учиться заграницу? Как называется твое учебное заведение?

А.: На тот момент мне исполнилось 18 лет, это был 2008 год. Я хотела связать свою жизнь с современным профессиональным танцем, а в России не было никакого такого высшего учебного заведения, и я решила уехать за границу. SEAD — школа, в которую я поступила, находится в Австрии, город Зальцбург. Расшифровывается как Salzburg Experimental Academy of Dance.

— Это государственная или частная школа?

А.: Это частное учреждение. Наш директор объясняла нам это тем, что если школа будет государственным учебным заведением, то министры культуры будут навязывать ей свою позицию. Что такое современный танец они знать не могут, именно поэтому она никогда не хотела оформлять школу как-то по-другому.

— Это высшее образование?

А.: Да, это высшее образование. Я проучилась там четыре года.

— Как звучит название специальности, которую ты получила при выпуске?

А.: Исполнитель-хореограф, то есть я могу работать и хореографом, и исполнителем.

 

— Расскажи как проходил процесс поступления и сам переезда в Австрию?

А.: Был аудишен. Сначала ты подаешь заявку на сайте, заполняешь анкету, они тебя одобряют. Ты сам делаешь визу, ищешь отель или останавливаешься у кого-то, на свои деньги приезжаешь в чужую страну, чужой город. На сайте размещают всю информацию-рекламу, какого числа будет сам просмотр.

— Как ты узнала про эту школу?

А.: Я просто смотрела какие-то еще варианты, так как, на тот момент, я знала только одну школу в Роттердаме  — Codarts. В результате я подавала две заявки: одну в Германию к Пине Бауш, вторую — в Австрию в SEAD. Я ездили и туда, и туда, в итоге, я выбрала SEAD.

— Ты поступала в Folkvang и поступила?

А.: Да, я поступила туда тоже.

— А почему выбрала Австрию?

А.: Не знаю, наверное, потому что мне больше понравилось, что там были просторные залы. Сама площадка больше понравилась.

— Расскажи как проходил аудишен в SEAD?

А.: Ты приезжаешь, рано утром, часов в 9.00, проходит регистрация, тебе дают номерок, говорят в какой ты группе. У каждой группы свое расписание. Например, у одной группы сначала балет, потом современный танец и соло, чаще всего так.

— Соло вы готовили заранее?

А.: Да, кто-то готовил заранее, кто-то просто импровизировал. Я часто соединяю немного импровизации, немного постановочной хореографии. Там просто столько нервов, что если что-то пошло не так, ты импровизируешь.

— Получается после балета отсеяли часть людей, после современного и после соло. Вот ты прошла все три тура, и что дальше?

А.: Дальше собеседование. Тебя спрашивают либо перед тем, как танцуешь соло, либо после: «Почему вы хотите учиться именно в нашей школе?»

— Что ты ответила?

А.: Честно, не помню! (смеется) Я не помню, потому что был огромный стресс, а я всегда все забываю, когда я нервничаю.

— Сколько человек поступило и сколько людей  пробовали поступать?

А.: У меня в классе было 23 человека. Мы считали, что около 8 человек на место поступали. На сколько я знаю, на тот момент SEAD была популярной академией, но еще не настолько. Мне кажется, что с годами стало больше человек на место. 

— На сколько у вас получился интернациональный курс?

А.: Очень!

— Из каких стран были студенты?

А.: Девочка из Коста-Рики, кстати, она сейчас приезжает в Крым давать мастер-классы. Из Португалии, Бразилии, Испании, Греции, Израиля, Словении, Словакии, Польшы, Венгрии, из всех Балканских стран.

— Из России ты была одна?

А.: Из России на моем курсе я была одна, но не на моем курсе еще было два человека. Одна девушка ушла после первого курса.

— Сколько стоило обучение?

А.: На тот момент стоило 4000 евро в год.

— Плюс еще 5000 евро необходимо на годовое проживание там, да?

А.: Ну, наверное. Мне родители оплачивали, я точно не знаю.

— А получалось ли там подрабатывать?

А.: Да, подрабатывать там на самом деле можно, у нас там студенческий городок был, поэтому все друг с другом общались. Город маленький и много студентов, много из разных стран, поэтому можно было работать: либо в баре, либо моделями, т.е. сидишь часа три, а с тебя срисовывают художники.

— А времени хватало на это?

А.: Иногда хватало, иногда сил фактически не хватало, потому что нас очень «выматывали».

— Была ли возможность грантов на обучение?

А.: Там были другие возможности. У нас в академии нет обслуживающего персонала, и можно было убирать с утра перед уроками. Тебе списывали за это какое-то определенное количество денег: либо пол года, либо даже целый год. Ты учишься бесплатно, но ты убираешь! Это тяжко, конечно, так как классы чаще всего начинаются в 9 утра, то есть в 8.30 ты должен быть там и драить полы. Пространство у нас очень большое!

— И до сколько часов вы учились?

А.: До 18.00 — 19.00, всегда по-разному.

— Расскажи, пожалуйста, как строился учебный день и сколько дней в неделю вы учились?

А.: Иногда пять, но чаще всего это было шесть дней в неделю. В субботу или в воскресенье нам ставили какой-нибудь класс, чаще всего это был теоретический предмет или какой-нибудь репетиционный день. Учебный день чаще всего начинался в 9.00 утра, иногда, конечно, делали поблажки, в 10.30 — 10.45 был первый урок. Это была либо йога, либо балет, либо современный танец. Вся первая половина дня посвящена физической нагрузке.

— А соматические практики у вас были?

А.: У нас много всего было! Была йога, был пилатес, были занятия на тренажерах, иногда даже приезжали различные учителя одним днем и давали, я бы сказала, свои «фишки».

— То есть я правильно понимаю, какого-то стандартного графика не было? Пять дней в неделю, допустим, у вас начинается йога, потом балет, потом современные направления? Расписание все время менялось?

А.: Ну, нет, на самом деле, они могли поставить так, что одну неделю мы все время начинаем с йоги, например. Это все зависит от того, как учитель считает нужным. Если, допустим, первую неделю он считает, что йога должна быть первой, то — да. На вторую неделю он понимает, допустим, что йога для нас не работает или работает вторым классом, или третьим, перед обедом. 

 

— Получается, у вас был мастер или куратор, который вас вел?

А.: Ну, не совсем. У учительского состава были собрания после каждой недели, они обсуждали каждого ученика, что с ним происходит, и решали какие-то свои вопросы. У них проходила постоянная работа.

— Расскажи пожалуйста, как вы занимались классикой? Это была адаптированная классика для танцовщиков современного танца?

А.: Они из меня выдалбливали очень долго мою классику: меняли позиции, заворачивали мне ноги, потому что они  были очень развернуты, смягчали руки, и все больше как-то растанцовывали, т.е. не по точкам соединяли линии, а вокруг. Все это должно быть такое «жирное», «с маслом». Очень много времени в балете они уделяли плие. У них много техники именно на широкое плие, также исполнение por de bras до конца, т.е. нет совсем остановки.

— Экзерсис на середине зала вы тоже успевали делать?

А.: Да, успевали, но прыжки не каждый день делали.

— Сколько педагогов прошло через ваш курс?

А.: У нас политика академии была такая: год делился на несколько частей, не помню, по-моему на шесть, по 1,5 — 2 месяца. Каждый блок менялись учителя, наш директор старалась, чтобы в течении года никто не повторялся из учителей. Это дает способность очень быстро переключаться.

— Какие техники современного танца давали вам?

А.: У нас все было связано с партером, в принципе, школа больше склонна к нему, все фанаты Вима Вандекейбуса. Мне кажется, эту школу можно смело привязать к труппе Вима (смеется). Flying low, очень много бега, слайдов, прыжков, много физико-силовой нагрузки, какие-то акробатические вещи, координация. У нас совсем не было модерна.

— В принципе, педагоги менялись, но давали похожие техники?

А.: Ну, каждый акцентировал внимание на разные вещи, но, в-принципе, да.

— Кто были ваши педагоги?

А.: У нас чаще всего были молодые действующие танцоры, которые всегда с нами делали комбинации, бегали, кричали, прыгали.

— Можешь назвать несколько имен?

А.: Танцовщик из труппы Сиди Ларби (прим. Шеркауи) — Николас Владислав, танцовщик с Vardimon dance company из Англии, кто-то был из Hofesh Schechter Company, и я уже не помню кто. Естественно, из труппы Вима Вандекейбуса «Ultima Vez» — Jozef Frucek, Linda Kapetanea, Laura Aris, был Francesco Scavetta, приезжали несколько педагогов из Америки. Еще были: Carlos Matos, Martin Kilvady, Tugce Tuna, Tony Vezich, Paul Blackman, Cristine Gouzelis, Zuna Kozankova, Milan Kozanek, Mattej Kezar, Stephanie Cumming,  Jorge Jauregui.

— У вас было усиленное погружение в соматические практики в первый год обучения?

А.: У нас была анатомия своеобразная, на ней мы занимались разными упражнениями, мы друг друга прощупывали, много контактных взаимодействий пробовали и т.д. Это длилось первый и второй курсы.

— Этот предмет стоял уже во второй половине дня?

А.: Да, после обеда. После обеда еще чаще всего были репетиции, либо dance history (история танца), либо анатомия, либо анализ современного театра. Еще был предмет музыки.

— А на каком языке были устные предметы?

А.: На английском.

— А что вы репетировали?

А.: Чаще всего, минимум три раза в год, на нас должны были ставить. Бывало, что хореограф должен был поставить на всех, иногда нам давали трех хореографов, которые выбирали среди всех танцовщиков для своих постановок.

— Это учителя со стороны?

А.: Нет это наши учителя, которые с нами работали, они нас щупали и проверяли, иногда ставили что-то новое, иногда мы учили отрывки из репертуарных спектаклей разных компаний, в которых они работали.

— Можешь отметить какую-нибудь постановку, которая в тебе вызвала самый большой отклик?

А.: Ой, ну, я не знаю. У нас, на самом деле, все постановки были какие-то очень странные.

— Чем они были странные?

А.: Ну, чаще всего у нас было 23 человека, а это очень тяжело было задействовать так, чтобы никому не было обидно и чтобы это еще смотрелось как-то. Пару постановок были полностью основаны на импровизации, это когда 23 человека постоянно импровизируют по рисункам. Это что-то от Канненгхема, мне кажется, игра в кости. У нас был отрывок «Foi» Сиди Ларби Шеркауи, мне кажется, на меня это произвело самое большое впечатление.

— На каком это курсе было?

А.: На втором.

— А на четвертом курсе у вас какая была выпускная работа?

А.: На четвертом курсе было наше соло, это был наш последний экзамен.

— Вы сами ставили?

А.: Нет. Это тоже очень интересная история. Мы не сами ставили. У нас, в принципе, была возможность ставить в академии. Каждую пятницу проходили вечера, то есть, если накапливалось определенное количество постановок, то мы могли их показывать. По поводу финального экзамена — каждый должен был написать в какую-нибудь компанию, которая ему нравится и попросить соло, чтобы танцор, который работает в этой компании, тебя научил этому соло. Это больше даже работа с тем, что если ты попадешь в компанию, то ты будешь очень активным и сможешь в любой момент выучить там спектакль и работать его.

— Какую компанию выбрала ты? 

А.: Я не выбрала компанию, я выбрала хореографа, это был Karlos Matos. У него какая-то своя компания есть, я не помню как она называется. Karlos мне был близок по технике, мне нравилось, как он ставит.

— Как ты его нашла?

А.: Он у нас преподавал на третьем курсе. Я ему написала, он ответил: «Да, с удовольствием отдам тебе соло!»

— Он приезжал к тебе или ты сама ездила?

А.: Я выучила сама текст по видео, и он потом приезжал и работал со мной.

— Проходили эти репетиции тоже в послеобеденное время?

А.: Да, иногда можно было забронировать зал после занятий первой половины дня.

—  Расскажи про постановки, которые вы делали сами. Какая форма, отчего вы отталкивались?

А.: У нас очень много было уроков по композиции танца, эти уроки проходили тоже после обеда. Нас очень много тренировали в этом направлении и давали нам много инструментов, с помощью которых мы могли поставить свои спектакли. Очень много было интересного, очень много работы с импровизацией, задания типо: «у вас есть 20 минут, поставить свое соло» или «у вас есть пол часа, чтобы поставить дуэт»  или еще что-то.

— Можешь перечислить некоторые инструменты, которым вас научили в школе?

А.: Наши учителя были все время в поиске, и вместе с нами они искали что-то новое. Допустим, в какой-то момент в течении двух месяцев, у нас каждый день было три часа импровизации, и первые полтора часа мы импровизировали под Чайковского. Или одна группа импровизирует 10 минут под колокольчики Чайковского, и ты должен двигаться только под них. Следующие 10 минут ты двигаешься, например, под трубы. В общем, было много таких штук, когда ты понимаешь, что это исключительно ноу-хау конкретного учителя. Это было очень тяжело, но очень интересно. Еще были задания на импровизацию с пространством, на состояние отсутствия костей в теле, на разворот комбинации реверсом, существование в разном качестве и т.д.

 

— Расскажи про те постановки, которые ты сделала за четыре года.

А.: Я не сделала ни одной! (смеется)

— Почему?

А.: Не знаю! Наверное, я не нашла вдохновителей. Я хотела два раза поставить, но почему-то у меня как-то не пошло.

— А вот то, что ты хотела, в чем там была идея?

А.: Я сейчас и не вспомню даже. У меня всегда много прекрасных идей! (смеется) Первую не помню совсем, а вторая — я вдохновилась, пересматривая со своими друзьями фильм «Москва слезам не верит». Мне захотелось на тот момент поставить про то, какие мы, в-принципе, разнохарактерные, и как каждый характер может вырасти в дальнейшем. Какие мы в молодом возрасте и куда это приведет?

— У вас был куратор, который вам помогал в постановках?

А.: Да, мы могли попросить любого учителя, с этим вообще не было проблем. Нам не ставили специально кого-то конкретного, мы могли спросить любого.

— Ну, то есть, если ты не поставила, то это для них не проблема?

А.: Ничего страшного, в любом случае у нас было очень много вечерних классов, которые были связаны с композицией и постановкой. В любом случае ты  ставишь, просто ты не презентуешь это всей школе, только своему классу!

— А со своей идеей по фильму «Москва слезам не верит» ты к кому-нибудь обращалась?

А.: Нет. У меня это начиналось, но, по-сути, мы даже не начинали это репетировать. Да, мы это обсуждали, но эта идея пришла ко мне на четвертом курсе, а там началась уже работа над соло и было совсем не до этого, была суматоха.

—  Какие проблемы обучения в SEAD ты бы могла отметить? Что было лишнего в обучении на твой взгляд?

А.: Менталитет! Все с разных концов света, с одной стороны, это очень круто, но с другой стороны, это очень тяжело! И дело даже не в языке! Мне было очень сложно, я в какой-то момент поняла, что Россию люблю, со всеми ее дураками и со всеми не дураками.

— Не возникало ли ощущение, что пусть все и с разных континентов, но проблемы возникают у всех одинаковые?

А.: Да, на самом деле, все одинаковые. Допустим, все что я наблюдала на танцевальных уроках с иностранцами, то же самое я наблюдаю и в России, те же самые вопросы, глупости и ошибки. Но все равно, какого-то духа не хватает.

— Именно поэтому ты решила вернуться или все же ты пробовала проверяться в компании? Не было таких амбиций остаться там танцевать? Не хотелось попасть в компанию Вима Вандекейбуса, например?

А.: Они всегда были! (улыбается) Не до этого опять! (смеется)

На самом деле, я подавала заявки наобум в две компании, перед тем как уехать. В-принципе, я уже собирала чемоданы в Россию.

— Потому что соскучилась?

А.: Ну, нет, не то, чтобы соскучилась, но надо было решить мои какие-то личные проблемы. Так вот, подавала я две заявки в Германию, так как мне сказали, что там много компаний и туда легче всего попасть. Мне написали, что «к сожалению, у нас переполнен кастинг, много желающих, напишите нам в следующем году или в следующий раз, когда у нас будет аудишен». Но проблема в том, что где-то через две недели, моя знакомая написала туда же и ей сказали — «приезжайте!» Учесть, что видео мы не отправляли, только писали, где учились.

— А что изменилось?

А.: Ничего не изменилось, просто они увидели, что я русская. В Европе с этим очень большие проблемы.

— Я общалась с Аленой Шорниковой, которая училась в Кельне, и она говорила, что проблем не было. Она училась и параллельно начала работать там.

А.: Я не могу точно сказать как и где, но есть такие компании, которые априори не берут русских. Они могут очень долго говорить, какая вы замечательная и классная, и как сильно нравитесь, но мы не можем вас взять.

— Аня, скажи пожалуйста, сложно ли тебе было учиться на английском языке или ты хорошо его знала, когда туда поехала?

А.: Я плохо знала английский, я начала понимать язык где-то через месяц достаточно много, но не все. Были какие-то провалы, когда мозг выключался, и ты вообще ничего уже не понимал, а только хлопал глазами. Было иногда, что 15 минут воспринимаешь информацию нормально, а потом тебя «вырубает». Наверное, где-то через пол года я поняла, что я начала резко разговаривать. До этого было много «yes, yes, no, thank you», то есть ты понимаешь, но не говоришь. Потом в какой-то момент я начала щебетать.

— Скажи пожалуйста, что тебе вдохновило в учебе на дальнейшую работу?

А.: Вдохновило на дальнейшую работу? Катерина, я бросила танец на два года после академии (смеется).

— Почему? Было перенасыщение информацией?

А.: Да, слишком много информации, я жутко устала морально и меня тошнило от любой постановки, которую я только видела. Мне говорили: «Посмотри этот спектакль», я включала и через 15 минут меня начинало тошнить, будь-то мировые хореографы или начинающие. Ну, и, наверное, еще был процесс переваривания полученной информации. Я закончила в 2012 году, а сейчас 2017, прошло пять лет, и, допустим, некоторые вещи, которые нам давали на первом курсе, я начинаю понимать только сейчас, наверное, не то чтобы до конца, но в процессе.

— А что именно?

А.: Это касается всего, начиная от техники и заканчивая импровизацией.

— Ты когда поступила тебе сколько лет было?

А.: 18 лет

— Я думаю, от возраста тоже очень многое зависит.

А.: Ну, мне кажется, что плюс что-то еще переварилось.

— Ты бы хотела видеть в России такую же систему образования как в SEAD?

А.: Да, очень!

— А, как ты думаешь, эта система может в России прижиться в том виде, в котором она есть в Австрии или ее надо как-то адаптировать к российскому менталитету?

А.: Мне кажется, она в таком виде и должна существовать, по-другому — никак!

— Какой самый смелый момент был у тебя во время учебы?

А.: У нас была постановка, в которой в какой-то момент мне надо было снимать с себя кофту, спиной к зрителю. Все равно, все восемь танцоров, которые участвовали в постановке, и мальчики, и девочки, все видят. Наверное, это вот самый смелый момент. Вообще, в принципе, раздеваться на сцене, мне наверное легче распахнуться и все, нежели с себя что-то снимать.

— Общаясь, с другими девушками, которые учились в танцевальных школах Европы, они тоже назвали именно момент раздевания самым смелым. Как ты думаешь, с чем это связано?

А.: Думаю, с российским менталитетом. Еще мне кажется, момент раздевания должен быть очень оправданным.

— Какие предметы стали для тебя самым настоящим открытием во время учебы?

А.: Анатомия и музыка.

— А чему вы уделяли больше внимание на музыке?

А.: С детства родители меня отдавали куда угодно только не на музыку. Ноты для меня всегда было очень что-то далекое. На первом курсе мы изучали всякие ноты, ритмичные рисунки. Вообще, учительница наша была фанаткой «Stomp», поэтому все было очень стилизовано для нас танцоров, чтобы нам было интересно, чаще всего был «body percussion». Она даже поставила нам одну постановку, которая прям чисто «body percussion».

— А под какую музыку у вас занятия проходили?

А.: Под разную: чаще всего под качающую, кто-то любил «замуторную», часто под hip-hopчик.

— У тебя изменились музыкальные предпочтения после учебы в Австрии?

А.: Да! В любом случае, когда тебя знакомят еще с чем-то, ты все равно понимаешь, что тебе нравится, а что нет. Да, мой кругозор стал немножечко шире, естественно, что в России я слушала одну музыку, то сейчас я слушаю в три раза больше.

— Что для тебя Европа сейчас, после того, как ты в ней проучилась?

А.: Я люблю Европу, только когда в ней не живешь! У нас был один учитель, он был очень интересный человек. Однажды, у него спросили: «А что вы думаете про город Зальцбург?» Вообще, очень разные характеристики к этому городу у всех. Он сказал одну фразу: «It’s to good to be true». Я могу тоже самое сказать про Европу: «Это слишком классно и хорошо, чтобы быть правдой», просто везде есть подводные камни. Она, конечно, слишком красивая, но там есть очень много плохого, сложного, там есть много «грязи».

— «Грязи» в каком смысле?

А.: Моральной, очень много. Мне, как человеку русскому-консерватору, с православной прослойкой, мне было очень сложно. Это псевдосвобода.

— Какой человек за время учебы был с тобой созвучен? Из какой он страны? Почему именно он?

А.: На самом деле, это было несколько человек. У меня было очень странное окружение. Один был поляк, потом девочка из Хорватии, девочка из Финляндии и девочка из Америки, я не знаю чем они все связаны. С каждым у меня были странные отношения, допустим, на первом курсе была какая-то соревновательная ненависть с одним человеком, просто потому что мы очень похожи.

— Внешне или внутренне?

А.: Внутренне, мы хотели одного и того же. Только к концу первого курса мы попробовали принять друг друга. С кем-то наоборот, мы очень разные, но мы стали любить и уважать друг друга за то, что мы разные и очень не похожи. Допустим, с Американкой — я принимаю ее такой какая она есть, мне она нравится действительно. Она из Нью-Йорка, она дурная, страшно. Какая-то американская непосредственность, свобода, у них там все, как бы, хорошо и все круто, все как в Голливуде

— Вы поддерживаете отношения с ними?

А.: Не так часто, но в любой момент, когда мы переписываемся есть какая-то теплота.

— Ты можешь сказать, какое количество педагогов преподавало у вас за четыре года?

А.: Ну, четыре надо умножить хотя бы на пять. Считай!

— Ну, 20?

А.: Это только на один предмет. Если у нас обучение делилось на пять блоков в год, иногда они повторялись, допустим, кто-то приезжал во второй блок и в шестой.

— То есть где-то 80 педагогов?

А.: Ну, где-то так, хотя наверное чуть меньше, кто-то  у нас мог преподавать в одном блоке один предмет, а в другом блоке — другой.

—  Круто! Расскажи еще, где была сложность во время обучения?

А.: В устных предметах, на самом деле. Я всегда плохо знала язык и я достаточно стеснительная особа (улыбается), и иногда, очень тяжело говорить то, что ты думаешь, особенно людям, если они из других стран.

— Были ли предметы, которые можно было опустить из учебы за четыре года?

А.: Никакие.

— Что такое для тебя современный танец на сегодняшний день?

А.: Мне кажется, я отошла от современного танца на сегодняшний день.

— Почему он не интересен стал?

А.: Не хочется капаться в чужой грязи. Конечно, много и светлого, но всегда легче же поставить про какие-то страдания. Мне кажется, больше стало провокации, чем искусства. Со временем, может быть это связано с возрастом, мне начала нравиться эстетическая красота. Безусловно, есть какие-то иконы современного танца, классики, но тем не менее, мне это стало мало интересно. Сейчас мне больше нравится цирк, не советский, конечно, а именно европейский, потому что многие цирковые артисты стали упорно заниматься современным танцем, и некоторые из них, очень даже хороши в современном танце, плюс у них есть еще цирковые жанры, и когда это совмещается — это очень новое и интересное. Там есть идея, там есть какая-то сверхчеловечность, может быть даже.

— Кто ты на сегодняшний день?

А.: Я фрилансер. Я танцор. Я танцор во всех его проявлениях. Мне нравится танцевать разные стили, я совершенно открыта ко всему, мне нравится работать с разными людьми, которые тоже с разным менталитетом и мировозрением.

— Ты видишь себя в дальнейшем, как педагога и хореографа? Или это не совсем твое?

А.: Я на самом деле люблю преподавать, но не всегда. Есть моменты, когда хочется отдавать, что-то строить из людей. У меня много идей для постановок, и мне всегда кажется, что они гениальные, например, есть у меня желание поставить на 30 человек, в наше время 30 человек собрать не возможно, если только при большом бюджете. В любом случае, в голове это все так классно.

— Силы найдутся это воплотить?

А.: Силы-то найдутся, мне кажется, силы появляются от желания. Другой вопрос, есть ли талант?

— Мне кажется, что талант можно развить.

А.: А мне — наоборот. Очень многие думают, что они классные хореографы и постановщики, но ставят такую фигню.

— Наверное, чтобы понять, надо попробовать.

А.: Это, да.